Дочери мертвой империи [litres] - Кэролин Тара О'Нил

таком хорошем состоянии, но его жизнерадостные голубые стены делали поломанные ставни не такими убогими. Приблизившись, я заметила нарисованные на фасаде месяц и звезды. И хотя большинство звезд поблекли, некоторые еще сохраняли свой яркий желтый цвет. Рисунок был красивый и выглядел бы гораздо лучше со свежей краской. В крестьянских деревняхя такого не встречала.

Евгения перелезла через невысокий деревянный забор в поросший сорняками огород и побрела через грядки картофеля, свеклы и капусты. Я последовала за ней, но не так ловко, умудрившись споткнуться о кочку.

– Осторожно, – шикнула Евгения.

Она схватила меня за локоть и потащила вперед. Лодыжку вдруг кольнуло, и я, поморщившись, наклонилась ее почесать.

Евгения засмеялась:

– Ты прямо в муравейник наступила.

Я приподняла юбку: действительно, по ноге полз большой красный муравей. Я смахнула его. Кожа вокруг укуса неприятно горела. Хотела еще раз ее почесать, но Евгения остановила мою руку.

– Это как укус комара. Если продолжишь чесать, будет большой волдырь, – сказала она, все еще смеясь. – И что бы ты без меня делала?

Раздраженная, я показала ей язык.

Она беззлобно закатила глаза:

– Пойдем, хватит время терять. Эй, ты это слышала?

С дальней стороны дома раздался слабый шлепающий звук. Я не смогла понять, что это было. Евгения пошла вперед, такая же растерянная, как и я.

На заднем дворе стоял Фома. Жилистыми руками он медленно вонзал в землю лопату и выбрасывал выкопанную почву в образовавшуюся кучу. Рядом с ямой я заметила холмик, прикрытый цветным покрывалом. Сердце ушло в пятки: я сообразила, что там лежала Нюрка. Фома копал ей могилу.

Я взглянула на Евгению. Она громко сглотнула и подошла к старику.

– Евгения? – Он поднял взгляд.

Его голос звучал устало, а сам он словно еще сильнее постарел со вчерашнего дня. Фома вытер морщинистое лицо рукавом рубашки. Могила уходила вглубь всего на локоть[3], а одежда старика уже насквозь пропиталась потом.

– Да, это я, – сказала Евгения. – Яйца принесла. – Она поставила корзинку на землю рядом со мной. – И… я хотела извиниться. Мы попали в беду в Исети, и я потеряла все ваши горшки. И все деньги.

– Ох, – вздохнул Фома. Он, кажется, не замечал меня, или ему было все равно.

В полном молчании мы стояли посреди двора. Мне очень хотелось отвернуться, притвориться, что я не видела этой печальной картины. Мне был невыносим вид еще одного трупа. А Нюрка была прямо под покрывалом, бледная и холодная. До меня даже доносился характерный запах. Не выдержав, я прикрыла рот рукой и все-таки отвернулась. Нужно оставить старика и его мертвую жену, чтобы он мог пережить эту трагедию в тишине и одиночестве. Я ждала, что Евгения развернется и уйдет, но вместо этого она нарушила тишину.

– У вас есть вторая лопата? – спросила она.

Евгения собиралась ему помочь. Значит, придется стоять здесь, рядом с телом, рядом с запахом, рядом с тяжестью стариковского горя.

– Нет, – ответил Фома. – Только эти. – Он указал на пару совков на земле.

Евгения протянула мне один.

– У нас нет на это времени, – прошептала я. – Нужно найти капитана Орлова.

Евгения посмотрела на меня с такой неприязнью, что мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда.

– Ты когда-нибудь думаешь о других? – спросила она тихо и укоризненно. – Делай что хочешь. – Она швырнула совок мне под ноги.

Мне хотелось оттащить ее от могилы и сказать, что, конечно же, я думаю о других, что я была добра к ней, к ее матери, к лейтенанту Вальчару. А потом меня осенило: а что я сделала для них? Я подвергла опасности и Евгению, и ее семью, а взамен предложила только драгоценные камни, которые невозможно обменять на деньги. Меня затошнило.

Ведомая чувством вины, я подобрала совок и присоединилась к Евгении.

Она кивнула и представила меня как свою двоюродную сестру. Фома Гаврилович толком и не взглянул на меня. За его усталостью чувствовалась пустота: его волновала только могила для жены. Так что мы помогли ее рыть.

Евгения взяла лопату, а мы с Фомой присели у края и принялись работать совками. Воздух был тяжелый и горячий. Мне приходилось постоянно прижимать к носу платок, чтобы не чувствовать запах разложения, исходивший от лежащей рядом Нюрки.

Мы копали несколько часов подряд, прерываясь, лишь когда я ходила за водой к ручью. Могила становилась глубже, а мой разум прояснялся. Я забыла о трупе. Перестала думать о том, что он мне напоминает, перестала замечать изнуряющую жару, и пот, и комаров. Когда одна рука уставала, я перекладывала совок в другую. Несколько раз мне хотелось сдаться, особенно когда мы сами опустились в могилу и черпали землю небольшими горстями. Но Евгения не прекращала работать, поэтому и я не остановилась, пока мы не вырыли достаточно большую яму, чтобы туда могло уместиться тело.

Мы с Евгенией помогли Фоме выбраться из могилы и стояли рядом, пока он смотрел, прощаясь, на тело своей жены. Оставалось только одно.

– Она всегда меня смешила, – вдруг произнес он скрипучим голосом. – А теперь и смеяться больше нечему.

– Нечему, – согласилась Евгения.

Я уставилась на нее в ужасе, но она, похоже, сама поняла, что соглашаться с Фомой было не очень деликатно.

– То есть, конечно, есть чему, – поправилась она, каким-то образом подобрав еще более неуместные слова.

– Фома Гаврилович, – вклинилась я. – Хотите, я прочту за нее молитву?

Ничего более подходящего для этих похорон я не придумала. До того как коммунизм стал отваживать народ от церкви, ни одна душа не уходила в мир иной без религиозной церемонии. Евгения нахмурилась. Предлагать молитву было рискованно: если Фома окажется атеистом, он оскорбится. Но мне захотелось спросить.

– Да, – ответил он. – Пожалуйста.

Я медленно и глубоко вдохнула.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, – начала я.

Голос хрипел, но я продолжала, потому что эта молитва предназначалась не только Нюрке. У моей семьи не было похорон. Я читала молитву не только для жены Фомы. Также она звучала для папы, для мамы, для Маши, Ольги, Татьяны и Алексея, для всех тех, кто умер в том подвале и был сожжен, а не предан земле. Эти похороны проходили и для них.

– Вечный покой подаждь, Господи, усопшей рабе Твоея Анне и сотвори ей вечную память, – читала я.

Ко мне присоединился Фома и, к моему удивлению, Евгения. Я встретилась с ней взглядом, и на глаза навернулись слезы.

Когда мы закончили молитву, Фома подошел к жене.

– Моя Нюрка, – тихо сказал он. – Я должен был уйти первым. А ты могла бы и дальше рисовать